Иногда я беру в руки чистый лист, долго перекатываю между пальцев черную ручку, несколько раз ставлю стержень на бумагу, затем снова убираю его и пристально рассматриваю маленькую точку, которая так бессовестно нарушает идеальное спокойствие.
Я пытаюсь написать письмо.
На самом деле, оно уже давно написано, оно уже много лет храниться в моей голове, не тронутое временем и постоянно изменяющейся жизнь вокруг. Там оно в безопасности. Я так боялась когда-то, что все те слова, которые я хочу донести – донести до тебя – будут украдены у меня с той же легкостью, с какой был украден ты сам, что заперла их надежно внутри своего сознания. И, кажется, я потеряла ключ.
Мне очень нужен он сейчас.
Я пытаюсь взломать свой собственный замок и от этого он становиться только крепче.

Листы бумаги всегда погибают одинаково и на моей совести далеко не одна бесславная смерть. Они валяются скомканные и обесчещенные в моей мусорной корзине, они взирают на меня каждый день, но не таят зла. Они просят меня вспомнить. Вспомнить, куда же я положила ключ….

Мы отдаляемся.
Я пытаюсь удержать твою руку в своей, я делала это столько лет, и это всегда было так просто, но теперь, у меня не хватает сил и ты исчезаешь.
Вокруг нас снег, люди, горы, машины, этот дом.
Наша комната.
Мы спим на разных сторонах кровати, на расстоянии вытянутой руки друг от друга. Иногда ты и вовсе не ночуешь здесь – ты остаешься на диване, перед телевизором и через приоткрытую дверь спальни я слышу монотонное бормотание с экрана, которое на секунду возвращает меня на много лет назад в прошлое, в номер какого-нибудь мотеля, в каком-нибудь городе, где мы были разделены стенами, но связаны душой.
Ты помнишь, как это было?
Как давно это было?....

Я провожу ладонью по гладкой бумаге. Она прохладная, она такая идеальная и простая и я чувствую себя виноватой, потому что намереваюсь все усложнить.
Я не умею писать – да иногда мне действительно кажется, что я ребенок, не умеющий писать, говорить, а так же слушать и любить. Любить тебя.
Я была уверена, что мы просто не способны потерпеть поражения в этом, в любви, после того, через что прошли вместе.
Я ошибалась.
Не могу в это поверить.
Я ошибалась.

Как мне обращаться к тебе в письме? По имени? Мне использовать настоящее или вымышленное имя? Фокс? Малдер? Или все-таки Ларри? Кто ты?
Кто мы?...

Лучше всего получаются те письма, которые начинаются с простого «привет».

И все. Снова белая поверхность бумаги.
Наверное, на сегодня я себя исчерпала. Я попробую завтра. Может быть, что-то измениться ночью, может быть, с гор сойдет лавина, мы с тобой окажемся заложниками собственного дома, и тогда, в борьбе за жизнь, пытаясь выбраться отсюда, ты снова назовешь меня Скалли, мы снова станем прежними, ведь так бывает, я знаю…. А может быть, ты однажды не доедешь до дома, твоя машина забуксует у подножья холма и тогда ты наберешь номер моего сотового и я спущусь к тебе, чтобы помочь. В моей сумке помимо инструментов обязательно будет чай со льдом. Такой неуместный, такой странный чай со льдом, но я просто хочу, чтобы ты знал….

Когда мы стали такими?
В тот момент, когда тебя приговорили к смертной казни за то, что ты не совершал?
В тот момент, когда я согласилась променять свою жизнь на вечное бегство, но отказалась стать миссис Малдер? А может быть еще раньше – тогда когда я отдала нашего сына? Ты не простил меня? Так и не смог?...
Видишь, сколько вопросов…. Не думаю, что когда-нибудь будет хоть один ответ.

Я наблюдаю, как ты уходишь и приходишь с работы, каждое утро, гадая, когда же ты решишься и переедешь в свободную спальню.
Я готовлю тебе завтрак, ты целуешь меня в щеку, перед тем как уйти. Ты раздражаешься на меня по мелочам, я кричу на тебя без повода, ты смотришь баскетбол допоздна, и я ложусь спать одна.
Мы не празднуем твой день рождения.
Мы не празднуем мой день рождения.
Мы не празднуем день рождения Уильяма…

Я хожу в церковь. Иногда, и больше по-привычке, чем по зову веры.
Отец Джо, он хороший человек, он заставляет меня улыбаться. Его дочери очень милые девочки, иногда я болтаю с ними о пустяках до начала службы. В этом городке хорошие люди, он все хотят нам помочь, хотят, чтобы нам было уютно, вот только ты как всегда не веришь никому.
И как это не печально – мне ты тоже больше не веришь….

Сегодня я смогла написать еще одно слово в своем письме.
Я написала твое имя. Твое имя, которое я так привыкла произносить когда-то, и которого мне так не хватает сейчас.
Я положила лист бумаги на стол, я ходила по комнате, медленно, вслушиваясь в тишину и шорох собственных шагов. Я пила чай, смотрела телевизор, и все это время лист бумаги лежал передо мной, перечеркнутый диагональю тонкой черной ручки, покоившейся сверху.
Я приготовила тебе ужин, я вышла из дома и расчистила задний двор, нарочно оставив незаконченное письмо на видном месте, в надежде, что ты вернешься домой пораньше, увидишь его и прочтешь там то, что я не могу написать, не могу выразить словами.

Я вернулась обратно в дом, и там было тихо и пусто, мне стало страшно, потому что, вот оно, вот оно, Малдер. Это мы, ты и я, мы холодные, и пустые, мы больше не существуем, нас больше нет….

Я выбежала на улицу, застегнула куртку и быстро пошла вниз по дороге, прочь.
Сегодня холодно. Холоднее чем обычно. Наверное, весна не наступит никогда.
Весна не наступит никогда….

Ключ в замке поворачивается слишком громко, я давно это заметила.
В прихожей темно, звук телевизора приглушен. Я закрываю дверь и в тот же миг слышу, как ты быстрыми шагами двигаешься ко мне. Прежде, чем я успеваю это понять, прежде чем я готова к этому – я в твоих объятиях. Я чувствую твое порывистое сдавленное дыхание на своей шее, твои руки так сильно сжимают меня, что это почти больно. Я не могу пошевелиться и не понимаю, что происходит, пока, наконец, не осознаю, что ты… плачешь.

Проходит несколько минут прежде, чем ты отстраняешься от меня, смотришь мне в глаза, по твоим щекам катятся слезы.
Я не видела их много лет.
Последний раз ты плакал, когда умерла твоя мать….
Ты взъерошиваешь мои волосы, ты проводишь ладонью по моему лицу, будто бы пытаясь убедить себя, что я действительно настоящая.
Ты пытаешься, что-то сказать, и я понимаю, что ты шепчешь мое имя.
Скалли.
Ты назвал мое имя.

- Прости. – Ты снова прижимаешь меня к себе, я чувствую поцелуи на своей шее, я не могу пошевелиться, я парализована и словно наблюдаю все происходящее со стороны.

Ты нашел мое неоконченное письмо.
Оно встретило тебя сегодня вечером, когда ты вернулся с работы, оно лежало там, на кофейном столике в гостиной, мой почерк, мой запах, мое сердце, моя любовь.
Ты прочел свое имя – так тебя никто не называл уже долгое время – ты захотел спросить меня, что это значит, но меня здесь не было.
Пустой дом.
Пустая постель.
И я не чувствую себя виноватой….

Я позволяю своим рукам обнять тебя. Наконец-то обнять тебя, мне больно от теплоты твоего тела, она пронзает меня, подкашивает ноги и заставляет упасть. Я забыла это ощущение – ощущение тебя, забыла твое тело.
Я люблю его.
Боже, как же я люблю его.
Я люблю тебя….

***
- Я думал, ты ушла….Я испугался…
Твоя грудь медленно вздымается и снова опускается, я лежу на ней и слушаю, как стучит твое сердце. Кончики моих пальцев все еще покалывают, мое тело все еще расслаблено и так идеально обнажено против твоего. Я слышу только тебя. Твой шепот.
- Я никогда не смогу уйти, Малдер. Даже если захочу.
Ты прижимаешь меня к себе и снова и снова просишь прощения.
Удивительно, но каждый раз ты получаешь его.
Всегда.

Я думаю о своем письме, о гладких белых листах бумаги, о черной ручке и обо всем том, что я никогда не смогу ни сказать, ни написать.
Я думаю о том, что до весны осталось двадцать дней, я думаю о том, что когда-нибудь здесь будет даже лето.
Я думаю о тебе, приподнимаю голову и улыбаюсь твоим грустным глазам.

Я не понимаю, как мы стали такими, как и почему мы с такой легкостью рушим, а затем возводим этот песочный замок вновь.
Я хочу знать, где я допустила ошибку, чтобы показать тебе, где оступился ты сам.

Ты.
И я.
Молча, мы лежим в объятиях друг друга, и слушаем, как по телевизору в гостиной Бостон пропускает хоум-ран.

Ты и Я…

14 февраля 2008.

Жизнь на грани. Глубоко под землей, укрывшись от всех печалей этого мира, спрятавшись, убежав. Жизнь в отчаяние, в призрачном нарисованном счастье. Мечта о блеске в глазах любимой, о маленьком живом блеске, полном любви надежд и бесконечного, безграничного счастья, в котором можно захлебнуться. Папа рассказывал мне о таком. Мне очень нравилось слушать рассказы о нашей прежней жизни, о бывшей когда-то нашей целой планете. Папа любил меня, поэтому вспоминал. Он всегда говорил, что я должен знать, пусть не помнить, но чувствовать. Иначе мне не справиться с Ними. Я должен знать, за что бороться.
Я помню себя мальчишкой, тихо сидящим на коленях отца. Он грустно смотрел на огонь в камине и рассказывал… таким тихим и печальным голосом, полным настоящей боли и настоящей любви.
- Запомни, Фокс, сынок мой, запомни мои слова. Я не хочу пугать тебя, хотя и знаю, что ты у меня не из пугливых, - при этих словах я все больше зарывался носом в папину грудь, - ты же знаешь, что не всегда наша жизнь была… такой. Инопланетяне, колонизаторы не всегда занимали наши земли и порабощали наш народ. Я родился и рос, когда в них даже еще не все верили, смеялись над самой идеей…. Сынок, я не буду тебе рассказывать о колонизации, об ужасах во время и после нее. Ты и сам все знаешь и помнишь, и, к сожалению, живешь среди… среди всего этого. Мальчик мой, ты знаешь, что такое покой? Жизнь без обычного для нас уже страха и хаоса? Мне так больно осознавать, что покой для тебя – это всего лишь передышка между двумя непосредственными опасностями! А любовь? А путешествие по всей планете, когда счастье всего мира лежит у твоих ног? Господи, как больно осознавать, что мой сын не представляет себе этих простых вещей!
Такие разговоры мы вели с отцом довольно часто. Только теперь я понимаю, что папа просто сломался после смерти мамы. Он жил только ради меня. Я должен был совершить то, что предназначено ему. Спасти мир. Просто и со вкусом. По-видимому, у нас это семейное. Иногда папа рассказывал мне про бабушку и дедушку – про своих родителей. Тогда его охватывала такая гордость! Во время именно этих рассказов я испытывал сильнейшие чувства, больше не приходившие ко мне никогда, - это моя память, мое стремление, моя цель. Сделать моих детей счастливыми, вернуть им жизнь их предков. Папа всегда улыбался, когда рассказывал о своих родителях. А еще всегда щелкал меня по носу и говорил, что я должен гордиться своим именем, ведь меня назвали в честь деда. Фокс Уильям Малдер. Ооооо, это были очень интересные истории. Про расследования и тайны, загадки и погони, находки и похищения, теперь ставшие моей памятью. Они были первые. Фокс Малдер и Дана Скалли. Одни из первых, кто бросил вызов инопланетным захватчикам. Они и не могли по-другому. Папа познакомился с родителями, когда ему едва исполнилось девять. Да, он не любил говорить о причинах. Так было нужно. Борьба и все, что у нас теперь есть – это от них, от Малдера и Скалли.
Я тихо улыбнулся своим мыслям. Мне предстоит сложная операция. От нее сейчас зависит многое, если не все. Перелом в нашей борьбе с Ними. Я иду туда, и со мной идет моя память. Все слова и мысли моего отца, вся жизнь моих предков. Нет, мой отец не сломался, просто ушло его время, но пришло мое. Время Фокса Малдера.
Позже, после боя и нашей победы, уже на пути к укрытию, ставшему сейчас, наверное, уже неважным, парни рассказали мне кое-что. Честно говоря, я плохо помню те мгновения, те вечности боя. Но друзья, да наконец-то я могу произнести слово друзья, какое же это вкусное слово! Мои друзья рассказали мне, что я шел первым далеко впереди от остальных, но шел не один, за мной будто бы следовали призрачные фигуры. Я знаю. Мой отец, моя мать… вместе, мои дедушка и бабушка… всегда вместе, а еще множество людей, кому небезразлично будущее нашей планеты. Тысячи людей, вышедших на защиту нашего маленького мира, нашей громадной вселенной – планеты Земля. Нашей планеты. Я не помню этого. Я помню только разговор с отцом, и слова, что шептал ему в рубашку:
- Я знаю, что такое покой и счастье, папа, я знаю. Я чувствую это сейчас, ведь я люблю тебя, папа!
:p